Прижимаясь спиной к холодной, покрытой плесенью и столетней пылью, стене Коконнас аккуратно поглаживал чёрные, слипшиеся от пота, пряди Ла Моля. Жозеф наконец смог зануть, поэтому Анибал боялся даже шевельнуться, чтобы ненароком не разбудить друга; но всё же когда с обветренных губ Ла Моля срывался сдавленный стон, Коконнас вздрагивал всем телом, словно сам ощущал его боль.
Жозев лежал на коленях у Анибала; бледный, растрёпанный и испачканный в крови, он вызывал неимоверную жалость в сердце своего друга.
- Бедный мой Ла Моль, - прошептал Коконнас, проводя шершавой ладонью по гладкой щеке графа. - За что же тебя так... Как бы я хотел, чтобы лучше меня пытали, лишь бы тебе не было больно. Знаешь, видя, как ты сейчас мучаешься, я начинаю жалеть, что не убил тебя тогда, во время Варфоломеевской ночи. Помнишь ту ночь? Я тогда перебил столько ни в чём не повинных людей, но только сейчас ощущаю, насколько страшна смерть. Если бы мне только было известно, что всё так кончится, то я безжалостно всадил бы в тебя клинок ещё во время нашей первой встречи. И почему всё так вышло?
- Кокконнас, - Жозеф попытался подняться, но, едва шевельнувшись, вскрикнул и повалился на место.
- Тише, тише, тебе нельзя вставать.
- Коконнас, - снова начал Ла Моль, уже не не делая попыток встать, - почему у тебя ресницы мокрые?
Анибал снисходительно улыбнулся и вместо ответа на вопрос сказал:
- Постарайся уснуть. Нас где-то через часа три будут выводить. Видишь, небеса уже светлеют?
Ла Моль покосился в окно и действительно - звёзды померкли, а небосвод принял серовато-фиолетовый оттенок. Лишь одна бледная луна, тая в призрачном тумане, грустно глядела на двух несчастных узников.
Жозев заворожённо смотрел на последнее в своей жизни ночное небо. Лёгкая и немного печальная улыбка заиграла на его устах.
- И всё-таки, - притягивая к себе Коконнаса, прошептал он, - всё-таки хорошо, что мы до конца вместе.