Безупречно ровный и, в тоже время, как будто чуть размытый диск солнца медленно поднимался из-за леса. Лучи карминово-красного светила, каким оно бывает только зимним утром, золотили верхушки чёрных елей, небо же по-прежнему оставалось бледно-голубым. Такое разнообразие цвета, лишенное всяческих переходов, пленяло взор и заставляло сердце болезненно сжиматься; что-то неестественное и пугающее отражалось в этом восходе солнца.
Отставив в сторону полуопустошённый бокал, Атос подошёл к окну и коснулся ладонью холодного, как лёд, стекла. Тихий вздох сорвался с тонких губ графа. Всего полгода назад его взгляду открывался чудесный сад, переполняемый сладким благоуханьем алых роз и шиповника, теперь же перед ним лежала белая пустыня с мокрыми деревьями и с голыми кустами, чьи чёрные ветки, словно шипы, торчали из-под снега.
- А ведь раньше было иначе... - прошептал де Ла Фер, не отрывая глаз от окна. Подобно мимолётному видению, в памяти Атоса возникло воспоминание давно минувшего июльского вечера: тёмно-синий и бесконечно огромный небосвод украшали редкие россыпи серебряных звёзд, впрочем, их не было видно за пышными кронами плодовых деревьев. Белые со светло-фиолетовым основанием цветки вьюнка манили своим ароматом шмелей, над бардовыми розами кружили крохотные бабочки, бутоны ирисов вздрагивали при малейшем движении воздуха и роняли на землю пёстрые лепестки.
Чувствуя, как тёплый и, одновременно, свежий ветерок ласкает кожу, Атос стоял, прислонившись спиной к старой поросшей мхом яблоне. Рядом с ним, тоже прижавшись к дереву, вертел в руке маргаритку Арамис. Подняв свои небесно-голубые глаза вверх, он смотрел на озаряемый светом из комнаты балкон поместья. Действительно, в этом тусклом свете свечей, в цветочных горшках, украшающих громоздкий каменный бортик, даже в занавесках, весящих над самой дверью балкона и, теперь раздуваемых ветром, было что-то завораживающее.
Последнее, что запомнилось Атосу из того прекрасного вечера — это густая, доходящая до середины щиколотки трава, огоньки светлячков, мелькающих в ней, стрекот кузнечиков и песня припозднившегося соловья. Но зато у графа хорошо отпечатался в памяти образ Арамиса. Рене был поистине восхитителен - его матовая, будто фарфор, кожа казалось ещё бледнее в контрасте с чёрными волосами, светло-розовые, изящно очерченные губы искажала лёгкая улыбка, а под полуопущенными ресницами блестели исполненные небесной лазурью глаза.
- Может, из-за него мне было тогда так хорошо, - отходя от окна, улыбался де Ла Фер, - ведь и зима будет уютней, ежели проводить её с тем, кто дорог...